Фесуненко (окончание)
Jul. 20th, 2005 07:57 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
piligrim(начало, продолжение)
Из Италии он вернулся тихо. Я случайно узнал, что он в Москве, от знакомых.
Я не мог ему не позвонить.
- Привет. – сказал он обычно буднично, именно так, без восклицательного знака, как говорил всегда.
Он обрадовался моему звонку, поскольку по его словам, с самого его возвращения его телефон молчал. Бывшая звезда отечественной журналистики грустно рассказал о своём житье-бытье. Ему было очень неловко это говорить. На новом ТВ ему места не нашлось, у него была масса свободного времени и он сидел дома, писал свою очередную книгу. Его приятель и коллега, тоже ранее известный на всю страну обаятельный и на экране, и в общении, Фарид Сейфуль-Мулюков, возглавлял тогда службу политобозревателей телекомпании «Останкино». Переговоры прошли, как говорится, в напряженной атмосфере и Фарид Мустафьевич поставил в известность Игоря Сергеевича, что телекомпания "Останкино" в его услугах не нуждается.
Я совершенно неожиданно для себя, вдруг предложил ему поучаствовать в моей передаче. Не знаю, что тогда на меня нашло – то ли просто обида за него, то ли желание прорвать то кольцо замалчивания, в котором он оказался.
Честно сказать, в той передаче, над которой я тогда работал на РТР, его присутствие было совсем не обязательным. Мне пришлось бы её всю переделать, для того, чтобы ввести в число её участников Фесуненко, придумать и вписать в готовый сценарий новое лицо. Но вот в чём я был уверен безоговорочно, так это в том, что его участие только «поднимет» программу.
Он, подумав, явно со сдерживаемой горечью, отказался. Я ещё долго, несколько дней уламывал его хотя бы встретиться и поговорить, не оставляя идеи попользовать его в своей программе.
Мне это удалось. Мы встретились.
- Я не буду участвовать в твоей передаче – произнёс он с трудом, мгновенно севшим голосом - потому что, если руководство твоей телекомпании узнает, что я принимаю участие в твоей программе, её снимут с эфира.
Он посмотрел на меня глазами полными тоски и опустил взгляд. Я ощутил всю ту борьбу, которая в нём шла – ему очень хотелось поучаствовать в этой программе, он соскучился по эфиру за «глухие» годы своего спецкоррства в Италии. Он приносил себя в жертву, опасаясь, что у меня будут неприятности из-за его участия в передаче. Ему было что сказать, но он наступал на горло своей песне, чтобы не навредить мне.
Но чем больше он сопротивлялся, тем сильнее мне хотелось получить его в свою передачу. Меня тогда очень неприятно удивило, каким он стал испуганным. Как будто, он смирился с тем, что был отмечен какой-то печатью изгоя. Его почти сломали. Наверное, это всё же было не так – его отказы были всего лишь нежеланием доставлять неприятности мне.
И ещё я был поражен тем, на сколько он отстал от нашей жизни за свою двухлетнюю изоляцию в Италии. Тут, в России, было уже не совсем так, как он себе представлял там, в Риме. Мы с ним разговаривали и не понимали друг друга, как будто люди из разных времён, вдруг встретившиеся с помощью какой-то фантастической машины времени. Всё уже было далеко не так, как он себе это представлял.
- Ты лишишься работы, - говорил он мне – твоё начальство меня «не любит».
- Вы ошибаетесь, - честно отвечал я – мне ничто не грозит.
И всё же мне удалось его уговорить и он согласился. Съёмку беседы с ним мы собирались с ним провести в ЦПКО им. Горького. Я позвонил ему, мы договорились о времени встречи.
- А где я вас там найду? – спросил он.
- Давайте договоримся, где мы встретимся. Вы будете на машине?
- У меня нет машины – просто ответил он.
Почему-то меня, самого никогда не имевшего машины, это удивило. Я не представлял его в городском транспорте.
- Как! У Вас нет машины?! – невольно удивился я и в растерянности продолжил не слишком корректно – Вы же в Италии столько времени были!
- Мне же не платили гонораров, – как-то глухо ответил он – ничего из того, что я там делал, в эфир не вышло – было запрещено выдавать меня в эфир. Вот и нет гонораров…
Я растеряно замолчал, пораженный его словами. И ещё мне было перед ним жутко неловко то ли за свою бестактность, то ли за то, что два года его запрещали и не платили денег.
Оператор с режиссёром выстраивали кадр, в котором мы должны были беседовать с Фесуненко. Мы с ним сидели на скамейках старой эстрады-ракушки, а за нами была та самая, полуразрушенная парковая эстрада.
- Это что, почему в таком месте? - сказал Игорь Сергеевич, грустно усмехнувшись и кивнув на «ракушку» – Почему на фоне старой эстрады? Имеется в виду, что я устарел, человек прошлого?
Его не покидало ощущение какого-то подвоха – слишком многие, которые были ближе меня, его уже предали. Он всё ещё не верил тому, что сейчас заработает камера и начнётся его съёмка. Он пытался найти логичное обоснование этому факту. Я его попытался успокоить, ещё раз объяснив замысел и рассказав, какую роль он играет в программе. Он недоверчиво покосился на меня и, мне показалось, что он мне поверил всё же не до конца….
Однако, он довольно скоро разговорился после начала съёмки и рассказал много интересного, гораздо больше, чем мне было нужно. Одна из «сверхпланово» рассказанных им историй, дала совсем новый, неожиданный поворот всей передаче. Для этого пришлось позже ехать в московский зоопарк и снимать там бурого медведя Мушира, который незадолго до того, отгрыз руку у какого-то пьянчужки, который набравшись полез к нему в клетку обниматься. Но это уже совсем другая история…
Съёмка Фесуненко уже закончилась, а он все рассказывал и рассказывал, зная, что камера уже не работает. Он просто очень соскучился по общению вне дома. Он рассказал, как ездил на Кубу, менять там проворовавшегося корреспондента Гостелерадио СССР, который ко времени этой нашей беседы уже стал политической фигурой и лидером одной из крупнейших политической силы, гремящей пустыми кастрюлями. Как и какие этот политический лидер регулярно писал доносы на своего оператора. Я тут же предложил ему участие в следующей программе, конкретно об этом лидере с этим его рассказом. В ответ он расхохотался:
- Нет, спасибо, я уже достаточно получил для того, чтоб вновь ввязываться в политику…
Но этот его смех мне не показался радостным.
Наверное, никогда он так не ожидал эфира с таким замиранием сердца, как в этот раз. При каждом звонке, первым его вопросом было - "С эфира сняли?" А уж когда передача вышла, он мне позвонил, не веря своим глазам. Его переполняла какая-то чистая радость без всякой примеси горечи.
Мы ещё очень долго созванивались и встречались. Его сначала пригласили на кабельное телевидение вести какую-то передачу о футболе. Как-то я с ним поделился мучившими меня сомнениями – я не мог спокойно видеть себя на экране. Я очень сильно сам себя раздражал – и жест не тот и не такой, и слова не те и как-то не так произнёс, и повернулся не так и не вовремя…
- Ха! – отреагировал Фесуненко – так это же нормально! Знаешь, я уже столько лет выхожу в эфир и терпеть себя на экране не могу. Это нормальная реакция любого человека.
- Как? И Вы тоже не можете себя наблюдать на экране? – удивился я - за столько лет так и не привыкли?
- Да. Не могу. – как-то по-фесуненковски буднично ответил он.
- Но Вы же так безукоризненно смотритесь, так уверенно себя ведёте в эфире…
- А что остаётся делать?- он хитро прищурился и вдруг совершенно серьёзно продолжил - Запомни, как только ты станешь во всём собой доволен – это значит, что ты закончился в профессии…
Мы ещё какое-то время созванивались. Один мой знакомец предложил ему издать книгу. Игорь Сергеевич загорелся этой идеей, но не сложилось – кто-то кого-то где-то подвёл. Мне было неловко за это перед ним и наши «созвоны» постепенно сошли на нет. А потом, когда я вынужден был уйти с РТР, прекратились вовсе….
Фесуненко всё же вернулся на ТВ. Работал на ОРТ – был ответственным за утренний блок вещания по понедельникам, вёл передачу на телевидении Питера. Работает на радио, да и в интернете появляются его статьи. По рассказам тех, кто с ним работал на ОРТ, он смог преодолеть тот свой тяжелый период и не сломаться. Я тешу себя надеждой, что в какой-то степени приложил к этому руку. Впрочем, я уверен, что и без моего участия он бы встал на ноги сам – он очень сильный человек.
Я очень многим обязан ему. И, несмотря на то, что никогда не подходил к нему с зажатой во вспотевшей руке зачёткой, я считаю его одним из своих учителей. Не преподавателей, а именно учителей. Мне очень сильно повезло - иметь такого учителя.
Надо бы ему всё же позвонить….
Из Италии он вернулся тихо. Я случайно узнал, что он в Москве, от знакомых.
Я не мог ему не позвонить.
- Привет. – сказал он обычно буднично, именно так, без восклицательного знака, как говорил всегда.
Он обрадовался моему звонку, поскольку по его словам, с самого его возвращения его телефон молчал. Бывшая звезда отечественной журналистики грустно рассказал о своём житье-бытье. Ему было очень неловко это говорить. На новом ТВ ему места не нашлось, у него была масса свободного времени и он сидел дома, писал свою очередную книгу. Его приятель и коллега, тоже ранее известный на всю страну обаятельный и на экране, и в общении, Фарид Сейфуль-Мулюков, возглавлял тогда службу политобозревателей телекомпании «Останкино». Переговоры прошли, как говорится, в напряженной атмосфере и Фарид Мустафьевич поставил в известность Игоря Сергеевича, что телекомпания "Останкино" в его услугах не нуждается.
Я совершенно неожиданно для себя, вдруг предложил ему поучаствовать в моей передаче. Не знаю, что тогда на меня нашло – то ли просто обида за него, то ли желание прорвать то кольцо замалчивания, в котором он оказался.
Честно сказать, в той передаче, над которой я тогда работал на РТР, его присутствие было совсем не обязательным. Мне пришлось бы её всю переделать, для того, чтобы ввести в число её участников Фесуненко, придумать и вписать в готовый сценарий новое лицо. Но вот в чём я был уверен безоговорочно, так это в том, что его участие только «поднимет» программу.
Он, подумав, явно со сдерживаемой горечью, отказался. Я ещё долго, несколько дней уламывал его хотя бы встретиться и поговорить, не оставляя идеи попользовать его в своей программе.
Мне это удалось. Мы встретились.
- Я не буду участвовать в твоей передаче – произнёс он с трудом, мгновенно севшим голосом - потому что, если руководство твоей телекомпании узнает, что я принимаю участие в твоей программе, её снимут с эфира.
Он посмотрел на меня глазами полными тоски и опустил взгляд. Я ощутил всю ту борьбу, которая в нём шла – ему очень хотелось поучаствовать в этой программе, он соскучился по эфиру за «глухие» годы своего спецкоррства в Италии. Он приносил себя в жертву, опасаясь, что у меня будут неприятности из-за его участия в передаче. Ему было что сказать, но он наступал на горло своей песне, чтобы не навредить мне.
Но чем больше он сопротивлялся, тем сильнее мне хотелось получить его в свою передачу. Меня тогда очень неприятно удивило, каким он стал испуганным. Как будто, он смирился с тем, что был отмечен какой-то печатью изгоя. Его почти сломали. Наверное, это всё же было не так – его отказы были всего лишь нежеланием доставлять неприятности мне.
И ещё я был поражен тем, на сколько он отстал от нашей жизни за свою двухлетнюю изоляцию в Италии. Тут, в России, было уже не совсем так, как он себе представлял там, в Риме. Мы с ним разговаривали и не понимали друг друга, как будто люди из разных времён, вдруг встретившиеся с помощью какой-то фантастической машины времени. Всё уже было далеко не так, как он себе это представлял.
- Ты лишишься работы, - говорил он мне – твоё начальство меня «не любит».
- Вы ошибаетесь, - честно отвечал я – мне ничто не грозит.
И всё же мне удалось его уговорить и он согласился. Съёмку беседы с ним мы собирались с ним провести в ЦПКО им. Горького. Я позвонил ему, мы договорились о времени встречи.
- А где я вас там найду? – спросил он.
- Давайте договоримся, где мы встретимся. Вы будете на машине?
- У меня нет машины – просто ответил он.
Почему-то меня, самого никогда не имевшего машины, это удивило. Я не представлял его в городском транспорте.
- Как! У Вас нет машины?! – невольно удивился я и в растерянности продолжил не слишком корректно – Вы же в Италии столько времени были!
- Мне же не платили гонораров, – как-то глухо ответил он – ничего из того, что я там делал, в эфир не вышло – было запрещено выдавать меня в эфир. Вот и нет гонораров…
Я растеряно замолчал, пораженный его словами. И ещё мне было перед ним жутко неловко то ли за свою бестактность, то ли за то, что два года его запрещали и не платили денег.
Оператор с режиссёром выстраивали кадр, в котором мы должны были беседовать с Фесуненко. Мы с ним сидели на скамейках старой эстрады-ракушки, а за нами была та самая, полуразрушенная парковая эстрада.
- Это что, почему в таком месте? - сказал Игорь Сергеевич, грустно усмехнувшись и кивнув на «ракушку» – Почему на фоне старой эстрады? Имеется в виду, что я устарел, человек прошлого?
Его не покидало ощущение какого-то подвоха – слишком многие, которые были ближе меня, его уже предали. Он всё ещё не верил тому, что сейчас заработает камера и начнётся его съёмка. Он пытался найти логичное обоснование этому факту. Я его попытался успокоить, ещё раз объяснив замысел и рассказав, какую роль он играет в программе. Он недоверчиво покосился на меня и, мне показалось, что он мне поверил всё же не до конца….
Однако, он довольно скоро разговорился после начала съёмки и рассказал много интересного, гораздо больше, чем мне было нужно. Одна из «сверхпланово» рассказанных им историй, дала совсем новый, неожиданный поворот всей передаче. Для этого пришлось позже ехать в московский зоопарк и снимать там бурого медведя Мушира, который незадолго до того, отгрыз руку у какого-то пьянчужки, который набравшись полез к нему в клетку обниматься. Но это уже совсем другая история…
Съёмка Фесуненко уже закончилась, а он все рассказывал и рассказывал, зная, что камера уже не работает. Он просто очень соскучился по общению вне дома. Он рассказал, как ездил на Кубу, менять там проворовавшегося корреспондента Гостелерадио СССР, который ко времени этой нашей беседы уже стал политической фигурой и лидером одной из крупнейших политической силы, гремящей пустыми кастрюлями. Как и какие этот политический лидер регулярно писал доносы на своего оператора. Я тут же предложил ему участие в следующей программе, конкретно об этом лидере с этим его рассказом. В ответ он расхохотался:
- Нет, спасибо, я уже достаточно получил для того, чтоб вновь ввязываться в политику…
Но этот его смех мне не показался радостным.
Наверное, никогда он так не ожидал эфира с таким замиранием сердца, как в этот раз. При каждом звонке, первым его вопросом было - "С эфира сняли?" А уж когда передача вышла, он мне позвонил, не веря своим глазам. Его переполняла какая-то чистая радость без всякой примеси горечи.
Мы ещё очень долго созванивались и встречались. Его сначала пригласили на кабельное телевидение вести какую-то передачу о футболе. Как-то я с ним поделился мучившими меня сомнениями – я не мог спокойно видеть себя на экране. Я очень сильно сам себя раздражал – и жест не тот и не такой, и слова не те и как-то не так произнёс, и повернулся не так и не вовремя…
- Ха! – отреагировал Фесуненко – так это же нормально! Знаешь, я уже столько лет выхожу в эфир и терпеть себя на экране не могу. Это нормальная реакция любого человека.
- Как? И Вы тоже не можете себя наблюдать на экране? – удивился я - за столько лет так и не привыкли?
- Да. Не могу. – как-то по-фесуненковски буднично ответил он.
- Но Вы же так безукоризненно смотритесь, так уверенно себя ведёте в эфире…
- А что остаётся делать?- он хитро прищурился и вдруг совершенно серьёзно продолжил - Запомни, как только ты станешь во всём собой доволен – это значит, что ты закончился в профессии…
Мы ещё какое-то время созванивались. Один мой знакомец предложил ему издать книгу. Игорь Сергеевич загорелся этой идеей, но не сложилось – кто-то кого-то где-то подвёл. Мне было неловко за это перед ним и наши «созвоны» постепенно сошли на нет. А потом, когда я вынужден был уйти с РТР, прекратились вовсе….
Фесуненко всё же вернулся на ТВ. Работал на ОРТ – был ответственным за утренний блок вещания по понедельникам, вёл передачу на телевидении Питера. Работает на радио, да и в интернете появляются его статьи. По рассказам тех, кто с ним работал на ОРТ, он смог преодолеть тот свой тяжелый период и не сломаться. Я тешу себя надеждой, что в какой-то степени приложил к этому руку. Впрочем, я уверен, что и без моего участия он бы встал на ноги сам – он очень сильный человек.
Я очень многим обязан ему. И, несмотря на то, что никогда не подходил к нему с зажатой во вспотевшей руке зачёткой, я считаю его одним из своих учителей. Не преподавателей, а именно учителей. Мне очень сильно повезло - иметь такого учителя.
Надо бы ему всё же позвонить….
